Жизнь, отданная искусству

Все в этой книге — правда. Анатолий Кузнецов. Бабий Яр.

Глава 1

Я проснулась ровно в полдень от того, что через тонкие занавески меня нещадно шпарило ошалевшее солнце. Я лежала на спине, голая, еще не пришедшая в себя от сна и смотрела на кусок синего неба. Прямой острый солнечный луч падал на мою грудь, скользил по животу и исчезал где-то ниже. Мне становилось смешно от того, что солнечные зайчики метались по комнате, перепрыгивая со стен на меня, а с меня обратно на стены. Разгорающееся лето, как будто играло со мной, а ветер ритмично раздвигал легкие шторы, пуская прямые, как сабли, солнечные лучи и мне казалось, что они вонзаются в меня, проникая все глубже. Я чувствовала, как ветер ласкает мое тело, а солнце играет с волосами, нежно перебирая их теплыми лучами, и мне стало почему-то не по себе от нахлынувших фантазий, которые я поспешно прогнала прочь.

Это был первый день моего отдыха, я лежала и радовалась, что никуда не надо спешить, что наконец-то одна в квартире и могу валяться сколько захочется. Вставать не хотелось, я сладко потянулась и провела рукой по своему телу, потом еще раз, ощутив волну удовольствия, подставила себя свежему ветру, который, как будто поняв мое желание, начал дуть сильнее... Нет, нет, я остановилась, почувствовав, как краска стыда заливает мои еще не успевшие загореть щеки и быстро села в постели, спустив ноги на пол. В полированной мебели отразилась обнаженная фигурка молодой девушки с распущенными волосами, сидящая на кровати. Легким движением я поправила волосы, продолжая наблюдать за своим отражением, встала, отметив стройность своего тела, и подошла к балкону, желая закрыть двери и прекратить сквозняк.

Вдруг я увидела, как чей-то окурок, вероятно брошенный с другого этажа, стреляя искрами, шлепнулся в мои цветы. Секунду замешкавшись, я, как была, выпорхнула на балкон, и, стараясь не помять растение, при этом тихо чертыхаясь, осторожно стала вытаскивать сигарету из горшка.

— Вот так красавица! — громко произнес старческий голос.

Я резко повернулась, прикрывая обнаженную грудь. На соседнем балконе, буквально подать рукой, на табуреточке, кротко сидел пенсионного возраста мужчина и со спокойствием, как-то не вяжущимся с восклицанием, рассматривал мое обнаженное тело через нелепые очки. Совершенно не удивившись, он смотрел так, как будто на балконы каждый день выходя по дюжине голых девиц. Его глазки буравили меня, и легкая насмешка пряталась в седой куцей бороденке.

— Курить вредно! — торжественно продолжил дед, и только сейчас я увидела, что держу в руке еще дымящийся окурок. Сама не зная зачем, наверно назло, я поднесла чужой окурок к своим пухлым губам и, сделав короткую затяжку, выдохнула в сторону старикашки, сигарета моментально обожгла мне пальцы, и я потушила ее в том горшке с цветком, из которого и вытащила, будто совершенно забыв зачем выходила. Пенсионер, не отрываясь, смотрел, как будто ожидая продолжения.

— Тебе нравится моя грудь, дед? — неожиданно для себя спросила я хриплым не своим голосом, больше не пытаясь загородиться рукой.

— Я тебя не слышу — молвил старик.

— Тебе нравится моя грудь, дед? — почти крикнула я.

Дед, кряхтя, привстал с табуретки и сделал неуверенный шаг к краю балкона. Он близоруко, через очки, посмотрел на меня, ничего не говоря.

— Тебе нравятся мои ноги? — спросила я, отметив, что спокойствие старика стало покидать его, он напряженно рассматривал мое голое тело, скользя по нему становившимся масленым взглядом, возможно от удивления, круглых глаз. Помедлив, шаркая, старик сделал пару коротких шажков, гремя по пути бутылками, вероятно накопившимися у него с зимы, щурясь и не сводя с меня глаз.

— Тебе нравятся мое тело? — я выгнулась, слегка повернувшись бедрами — Нравится, дед? Дед не отвечал. Я ничего не могла понять, но каждая моя клеточка дрожала от непонятного восторга. Нужно было уйти, но вместе с тем мне не хотелось уходить, мне хотелось, что бы разгорающийся взгляд похотливого старика подольше держался на моем теле, а мои пальцы продолжали пахнуть дешевым табаком окурка.

— Хочешь? — я подошла, как можно ближе и провела рукой по ставшими твердыми соскам. Дед придвинулся, насколько позволяли перильца балкона, и протянул дрожащую руку к моей молодой груди. Расстояние между нами было небольшим, но для старика и этого было много, его толстенькие слабеющие пальцы безуспешно хватали воздух совсем рядом, но не могли коснуться меня. Я весело рассмеялась старику в лицо — Даже этого не моешь!

Старик оставил попытки тянуться, вероятно, смирившись с недосягаемым. Мы стояли напротив друг друга, я обнаженная и стройная, обдуваемая ветром и он... одно слово, развалина.

— Сучка — произнес дед — Сучка ты глупая!

Я отошла от него подальше, настолько позволял балкон, старик мне показался опасным и даже страшным. Теперь он мог наблюдать меня полностью обнаженной. Его глаза совсем не казались больными и слезливыми, скорее наоборот, я даже не заметила, когда он успел снять свои очки.

— Раздвинь ноги шире — насмешливо сказал мне старик.

— Держи карман шире! — ответила я ему в тон, но запинаясь, с трудом заставляя себя так ответить.

Невысокого роста, он был весь какой-то серый, одни непонятного цвета глаза буравили меня с неизвестно откуда взявшейся силой. Казалось, он смотрел на меня с некоторым пренебрежением, мне почему-то казавшимся заслуженным. Я зарделась, краска стыда залила, как мне казалось, не только мое лицо, но и мое тело, до кончиков пальцев. Он продолжал глядеть на меня, потом тихо и уверенно сказал:

— Я знаю, что тебе следует делать и знаю, что ты сделаешь.

И — усмехнулся. Каким-то холодом повеяло от этой усмешки, впрочем, быть может, это был просто порыв ветра. Неожиданно, меня начала бить дрожь, мои ноги подкосились, и я опустилась на бетонный пол балкона. Прислонившись спиной к холодной балконной решетке, я сидела, стиснув руками непослушные колени.

— Шире!

— Нет.

— Почему?

Вопрос застал меня неожиданно, и я ответила на него действием, раздвинув свои ноги так, как наверно никогда не раздвигала. Дрожь стала невыносимой, волны то жара, то холода прокатывались по мне и, не помня себя, я принялась ласкать свое тело на глазах похотливого старика. Я уже лежала на холодном полу балкона, мои лопатки чувствовали его весеннюю грязь, когда поняла, что делаю...

Неожиданно, я увидела картину со стороны, и она потрясла даже не моей главной ролью в ней, быть может, и не я была тут главная, а глубиной падения худощавой брюнетки, которая лежа на каменном полу тесного балкона, широко раздвинув ноги, бешено, удовлетворяя себя одной рукой, а второй лаская свою грудь. (дед начал говорить ясно, куда-то пропала и старческая дрожь подбородка.

— А кто же? — я сидела, не стесняясь своей наготы.

— Тот, кто познал все.

— Я не понимаю.

— Женщина, может стать творческой, только сначала развив в себе чувственность, понимаешь? — он проникновенно и глубоко посмотрел мне в глаза.

— Я получила первый урок сегодня? — я невесело усмехнулась.

— Нет, это было просто знакомство.

— Значит, будет первый? — я спрашивала уже в нетерпении.

— Я дам тебе задание и выполнив его, ты получишь свой настоящий первый урок.

— Что мне надо сделать?

— Начать сначала, девочка, — старик секунду помедлил, а потом спросил — Ты рисовала мертвую природу?

— Я не поняла?

— Натюрморт — мертвая природа.

— Да.

— А ты рисовала живых людей?

— Конечно, я рисовала живого человека.

— Но ты ведь рисовала живого человека так же, как и мертвую природу, верно?

— Да...

— Это потому что ты ни разу не попыталась представить себя тем, которого рисовала. Как может артист играть того, о ком понятия не имеет? Никак! C художником та же история. Вот кем был человек, которого ты рисовала?

— Я не знаю, на курсах это была обнаженная натура, женщина.

— Ты даже не подумала, что может заставить женщину голой позировать десятку-другому бездельников?

— Нет.

— Тогда влезь сама в шкуру натурщицы, это будет твой первый урок — он сказал это и ушел, шаркая и вздыхая

Я осталась, пораженная случившимся. Медленно встав, я вернулась в комнату, накинула халат и стала пытаться разобраться в произошедшем. Только что я удовлетворила себя на глазах развратного старика, выслушала лекцию, да еще получила задание. Я подошла к зеркалу, взглянув на себя. На меня смотрела задумчивым взглядом нераскаявшаяся грешница в домашнем халатике.

Глава 2

Наскоро поев, вся в размышлениях о практиках познания сути искусства через работу натурщицей, я решила выбросить пищевые отходы, которые, надо сказать, изрядно накопились. Осторожно, брезгливо, двумя пальцами я вытащила из ведра мертвенно-черный наполненный помоями мешок, вышла за дверь но, не доходя до мусоропровода, услышала молодые голоса на лестничной клетке.

Так, так, так, опять местные детки, почувствовав летнюю свободу, бездельничают или даже курят у нас в подъезде, их гоняли все, даже я, но они просто облюбовали нашу лестничную клетку. Я тихонько подошла и остановилась с мешком в руках, в халатике и тапках, глядя на подростков с лестничной клетки своего этажа. Они заметили меня моментально, четверо мальчиков школьного возраста как один повернулись в мою сторону, один из них смущенно спрятал сигаретку в кулаке, двое продолжали курить, как ни в чем не бывало. Последний, чуть в стороне, так и застыл у стены с мелком в руке, вероятно, не дописав какую-то гадость, возможно, это было слово Россия, впрочем, я не разглядывала.

— Мальчики, мы же договаривались... — начала, было, я, но поняла, что смотрят они на меня больше из любопытства и никуда по-хорошему уходить не собираются. Я хотела было, махнув на них рукой, уже уйти, но задержалась, глядя на ребят. Я стояла и смотрела на них, вдруг я сделала шаг и медленно стала спускаться по лестнице к ним. Ребята всполошились, как стайка воробьев. Не доходя до них несколько ступенек, я выжидательно остановилась.

— Уходим ребята! — бросил один из парней, уже наметившийся поспешно скрыться.

— Нет! — строго сказала я.

Ребята остановились в нерешительности. И вдруг мое сердце сильно и часто забилось. Я почувствовала, точно прикасаюсь пальцами, вижу, слышу, ощущаю что-то запретное, скрытое, обжигающее сладостью. Я внезапно, всем духом словно разрешила себе, дала волю. И нельзя было понять, как случилось, что в то же мгновенье я была уже по эту сторону. Строгость, ледяная стеночка растаяла дымкой, такой же, как дым сигареты. Только билось сердце, легко кружилась голова, и во всем теле веселым холодком сама собою пела музыка: «Я живу, люблю. Радость, жизнь, весь свет — мои, мои, мои!».

— Нет! — повторила я, небрежно бросила помойный мешок на ступени и стала расстегнула халатик.

Помню выражение их лиц. Я помню это выражение, потому что выражение это доставило мне мучительную радость. Это было выражение ужаса и восторга. Этого-то мне и надо было. Я никогда не забуду выражение отчаянного ужаса, которое выступило в первую секунду на лице одного из мальчиков, когда он увидел меня почти голой.

— Я могу покурить с вами, ребята? — как ни в чем не бывало, спросила я, не сходя со своего места и не думая запахнуть халат, уже позабыв о том, зачем вышла. Ребята молчали, переглядываясь.

— Тогда угостите даму сигареткой. — сказала я деланно весело и якобы непринужденно спустилась к ним, легко присев на подоконник.

Мальчики незамедлительно предложили мне пачку сигарет, из которой я вытянула одну, выдающими меня с головой дрожащими от волнения руками прикурила. Стало легче. Мой расстегнутый халат почти не прикрывал обнаженного тела, позволяя скользить сначала осторожным, а потом все более откровенным взглядам молодых мужчин. Усевшись поглубже на подоконник, я скинула нелепые тапки и сидела, слегка болтая босыми ногами. Мальчишки, молча насупившись, курили, один из них, сидящий около меня на ступеньках, потушил о них сигарету и спросил, обратившись ко мне:

— Вы замерзли?

— С чего ты взял?

— Вы вся дрожите.

— Да, наверно — ответила я, проведя себе по коленкам рукой — Чувствуешь, какие холодные? Мальчик протянул руку и робко потрогал, не дожидаясь ответа я, не слезая с подоконника, вытянула ножки и дотронулась кончиками пальцев до него.

— Погрей их — я взглядом показала на свои стопы. — Ну, грей же.

Он начал гладить мои ноги как мог сильнее — ручонки тонкие, как прутики, силы нет.

— Нет, ты не умеешь — сказал его приятель и, бросив окурок, без лишних слов, убрав руки своего худощавого друга, принялся за импровизированный массаж самостоятельно. Мои стопы еще лежали на коленях худого мальчика, а его смелый друг вовсю мял мои икры, подбираясь к коленям. Два их приятеля ошарашено глядели на происходящее. Я закрыла глаза, образ старика возник передо мной и, отдаваясь движениям рук мальчика, я одним движением скинула с себя халат, который, впрочем, и так почти ничего не прикрывал.

Не помню, как парень оказался у меня в объятьях, я открыла глаза, когда он, по щенячьи, мял мою грудь на виду у своих менее удачливых товарищей. Взяв мальчика за лохматую голову я не спеша поцеловала в губы, отстранилась, посмотрела и, как будто убедившись, что он достоин того опять поцеловала — старательно, долго.

Отстранив его, я соскользнула с подоконника, при этом ставший ненужный халат упал мне в ноги, там же валялись ранее сброшенные тапки. Один из мальчиков поднял его и протянул мне, но я знаком показала, что не стоит и он робко повесил халат на перилла. Я стояла босиком на заплеванном полу абсолютно голой готовая ко всему.

Ребята смущенно мялись, даже самый смелый из них не знал, что сказать. Вдруг на моем этаже послышался звук открываемой двери! Я, как была, сбежала вниз на этаж ниже и вовремя, потому что старушечий голос уже вовсю ругал моих новых знакомых за мой же помойный мешок. Бабка, закончив речь справедливыми словами, об обсосанных подъездах и дураках, удалилась, а ребята, почему-то повеселевшие, замахали мне, что опасность миновала. Я стояла и слушала перепалку, когда вдруг поняла, что стою в луже мочи, и именно это показалось смешным моим юным знакомым.

— Не стой там — сказал кто-то из них — Она ушла.

— Иди, помоги своей девушке — насмешливо сказал, в мою сторону, один из парней тому, кто мял меня.

— Это не моя девушка — отвечал тот смущенно, тряхнув лохматой головой.

— Как настоящий мужчина ты теперь должен жениться! — не унимались его приятели.

В меня полетел мой халат, который упал прямо на грязный пол, я перешагнула через него, не думая поднимать. Настроение ребят изменилось, они откровенно смеялись, что я бегала, по их словам, как коза от злой хозяйки, весь мой ореол сексуальной принцессы развеялся в одночасье. Не смотря на это, я была радостно возбуждена.

— Пройдись еще раз — смеялись парни — теперь вверх.

Мне показалось, что проклятый стрик закрыл своей грязной рукой мне рот, и неожиданно для себя я послушно пошла, буквально побежала, вверх, на площадку своего этажа. Ребята потешались, глядя на мокрые следы моих босых ног явно получая удовольствие от наблюдения за покорным женским телом.

— Как она прыгала через пакет с помоями — не унимался один — кстати, выкинь его.

Я вернулась к пакету, только теперь я спускалась не строгой незнакомкой, а смешной потаскушкой, взяла пакет, открыла крышку мусоропровода и с трудом запихнула его туда. Мешок не влезал. Ребята рассмеялись, я пыталась захлопнуть помойный люк, но не смогла, растерянно улыбнулась, повернувшись к пацанам. Один из парней подошел ко мне вплотную так, что я оказалась почти сидящей на открытой крышке мусоропровода, и, приподняв, подсадил на него. Я оказалась верхом на мешке с помоями. Один из парней достал сотовый и сделал снимок... «Тогда влезь сама в шкуру натурщицы... « — раздался у меня в ушах голос старика.

— Да, мальчики — шептала я, как в бреду — Как хотите.

— Раздвинь ноги шире! — и как будто рефреном звучал голос старика, переходящий в подростковый вопль — Шире!

— Если хочешь, я буду твоей натурщицей — сказала я фотографирующему меня мальчику и уже привычно раздвинула ноги пошире.

Ноги я раздвинула, а кругом пошла голова.

Глава 3

Я лежала на полу в своей комнате, на мне был грубо надет грязный халат. Я чувствовала, что совершенно разбита, что случилось то, что недолжно было произойти. Нетерпеливые равномерные удары раздавались за окном и я, пошатываясь, подошла к дверям балкона. По периллам балкона равномерно била черная трость, я выглянула и увидела рассерженное лицо вчерашнего старика. Я вышла к нему.

— Посмотри на себя! — почти прокричал дед — Ты себя видела?!

— Нет — ответила я честно.

— Мало того, что я едва дотащил тебя, так ты смеешь являться ко мне на прием в таком виде! — старик не стеснялся в чувствах.

Только сейчас я увидела, что вчерашний старик был одет в безукоризненный костюм-тройку, в карман уходила цепочка, должно быть, от дорогих часов, правда он был также растрепан и в тех же нелепых кривеньких очечках.

— Ну, хорошо, ладно, присядем — он сменил гнев на милость.

— Что вы видели? — в ужасе спросила я

— Что видел? — он усмехнулся — Я видел, как голая девка, сидя верхом на открытой крышке мусоропровода, удовлетворяла себя на помойном мешке, причем на глазах очень молодых людей, один из которых ее фотографировал. Распутница была сама не своя от восторга. Вот что я видел! — добавил он торжественно.

Старикашка уселся на ту же табуреточку, что вчера и мне ничего не оставалось сделать, как усесться на вчерашнее свое место практически в том же виде.

— Мне понравилась эта твоя инсталляция, отлично придумано, засасывающий голую девушку мусоропровод, символизирующий Россию — дед был явно доволен — Фотографии можешь посмотреть на сайте радио Свобода и будь свободна, уж извини за корявый каламбур.

— Как Вас зовут? — я спросила, не надеясь на ответ.

— Где я, там несчастье, так говорят! — рассмеялся мерзавец мне в ответ.

С этого дня я решила, что теперь моя жизнь навсегда отдана современному искусству