Москва слезам не верит

—... ПОЛЕЖАЕВСКАЯ!

Костю придавили к дверям. «Буду плоский», думал он, вцепившись в портфель.

Вагон трещал по швам. Потертые и сдавленные, как в соковыжималке, люди ехали с работы и огрызались друг на друга:

— Аккуратней...

— По ногам...

— Мужчина, держаться надо...

— Стала, блядь! Пройти трудно, да? Прям ебать как трудно, да? — какой-то парень насел на девушку, стоявшую у дверей. Людское цунами выволокло ее к краю, и она вжалась в угол, где ее все толкали.

— Коззза! — парень выскочил, наконец, на перрон и исчез.

«Хорошенькая какая», думал Костя, разглядывая пострадавшую.

Треть вагона вышло прочь, и освободилось несколько мест, тут же занятых расторопными бабульками. Одно осталось свободным.

Оглянувшись, девушка нерешительно присела. «Вот таким всегда и хамят...»

В такт его мыслям откуда-то возникла непристроенная бабулька:

— Уселась! Пенсионерка!

— Садитесь... я смотрела — вроде никого не было... — оправдывалась девушка. У нее был голосок-колокольчик, как у царевен в старых мультиках.

— Смотрела она! — ворчала бабулька, утрамбовывая боками соседей, чтобы было просторней сидеть.

«И защитить некому, видно», думал Костя, глядя на Царевну. «Вот сейчас выйдет — и все... а там на нее опять наорет кто-нибудь...»

Царевна и впрямь подошла к выходу.

«Нет, так нельзя», вдруг решил Костя. Открылись двери — и он вышел прежде, чем понял, зачем он это сделал.

«И что дальше? Так и буду топать следом... а домой попрусь на своих двоих, потому что снова спускаться в эту преисподнюю нет никаких сил... Как же, ну как же заговорить с ней?» — мучительно думал он. В его голове вертелись эффектные сцены: амбалы грязно домогаются его Царевны, а он...

Костя был типичным студентом-технарем — тщедушное телосложение, сутулая спина, очки — но в своих фантазиях иногда превращался в грозного мачо, наводящего страх на врагов.

—... Дэушка! Закурить дашь?

Костя очнулся. Они уже вышли на улицу. Вокруг околачивалась обычная ночная публика, полупьяная и горластая, как гамадрилы. Двое привязались к Царевне:

— До сих пор не куришь? А давай научу? Давай? Или вот он научит. Васюх, научишь зайца курить?

Васюх облапил Царевну за плечи. Костя зажмурился.

«Если не сейчас, то потом не смогу», понял он. И ринулся в атаку:

— А ну отвали, блядь! — орал он, зажмурив глаза. — Клешню нахуй убрал, блядь! Отвалили все от девушки быстро! Быстро, я сказал, блядь! Щас заебаю, блядь! Уебы, хуи недососаные, пиздохуярища тримандоблядские, мудоебы, мать вашу нахуй пиздец, блядь!

Он вопил на весь район, надрывая глотку. Вокруг собралась публика. Гопники, приставшие к Царевне, обалдели от такого напора, и сама Царевна тоже.

— Да не ори ты! Мы просто, это самое... — оправдывался Васюх, с уважением глядя на Костю.

Через две минуты тот шел с Царевной по пустой улице.

— Вы извините, эээ... за лексику, — оправдывался Костя.

— Да ладно, ничего, — говорила Царевна, глядя на Костю во все глаза. — А вы, наверно, много тренируетесь?

— Ха! Я?... Нет, знаете, вот... как ни удивительно, но это был дебют...

— Дебют? Блестящий дебют! Поздравляю вас!

— Эээ... спасибо! Просто я хотел вас защитить...

— Защитить?

— Ну... понимаете, я еще в вагоне видел, как вам хамили всякие... Москва слезам не верит, знаете ли... И подумал: время позднее, а тут такие дворяне ошиваются, что... И не ошибся, видите...

— Постойте. Вы что, специально вышли, чтобы составить мне личный экскорт?

— Ну... ну да, ха-ха... Можно и так сказать. И видите — пригодился же...

— И часто вы так... подрабатываете?

— Я? Нет. Неееет... Я вообще не подрабатываю. Просто вы мне вдруг очень понравились.

— Понравилась? Чем?

— Сам не знаю. В вас есть что-то такое... Как на старых фото, знаете? Такое одухотворенное... Я как представил: вот вы, и рядом — вся эта наша с вами, извините за выражение, действительность... Вот и пришлось выскочить на три станции раньше...

Царевна улыбалась странной улыбкой, которая и окрыляла Костю, и вгоняла его в ступор. (мама! — взвизгнула Маша, когда они чуть не свалились со стула. — Ой! Ой! — заливалась она своим смехом-колокольчиком.

— Чего ты смеешься?

— Хорошо мне, вот и смеюсь... Пошли. Пошли, рыцарь. Пошли в чертог, — она схватила Костю за руку и, притащив к постели, прыгнула туда, как была, в туфлях и платье:

— Иди ко мне!

Костя прыгнул туда же, и они завозились, как счастливые котята. — Ииииыыы! — визжала и хохотала Маша, и Костя вместе с ней. — Ну? Ну? — спросила она, когда чуть отдышалась.

— Что «ну»?

— Кто первый?

— Что?

— Вот дурачок!"Что, что... « — она приподнялась и стащила с себя платье, оставшись в одном белье и туфлях. — Теперь ты.

Костя, не сводя с нее глаз, разделся до трусов и майки.

— И все? Ты трус.

— Я не трус.

— Трус. Давай вместе.

Осторожно, подстраиваясь друг под друга, они оголили торсы.

— Ну? — шепотом спросила Маша.

У нее были сиськи-висюльки сосками вниз, трогательные и забавные. Их сразу захотелось лизать и теребить носом. — Страшно?

— Нет.

— Ты раньше делал это?

— Да.

— А я нет.

— И я нет. Я соврал.

— Мы оба хороши. Я тоже соврала... Твоя очередь!

— Чего это? — спросил Костя, но все-таки снял трусы, оголив большой член, багровый и налитой от возбуждения.

— Того. Закрой глаза.

— Ты не закрывала...

— Закрой!

Костя зажмурился. Через секунду к нему прильнуло теплое тело, в лицо ткнулись лизучие губы, и Костя застонал от блаженства, окутавшего его, как кокон...

— Нравится, да? — шептали губы.

— Ааааа...

— Не смотри на меня. Не смотри туда. Давай сразу... — Маша нащупала член и попыталась всунуть в себя. Костя простонал:

— У меня... нет... презерватива...

— И? Что делать?

— Не знаю... Ааааа!

Он вдруг ухватил Машу, наполовину оседлавшую его, за голые бедра, и с силой натянул на себя.

— Оооууууууу... — выгнулась Маша.

— Больно? Прости, прости...

— Да нееееет... Аааа...

— Что?

— Аааа... Просто я не знала, что это так приятно, понял? Ааааа...

Окрыленный Костя вдавился в Машу до упора и стал с силой подбрасывать ее, удерживая за бедра.

Из него рвался напористый ритм, и Костя выталкивал его в сладкую женскую плоть — еще, и еще, и еще...

— А! А! А! — стонала Маша.

Ее сиськи-висюльки подпрыгивали, как надувные шарики. Костя выгнулся и ухватил губами одну.

Маша захныкала:

— Ой-ей-ей... ааааа! Аааааа!..

Костя теребил языком сосок, как струну. Тряска была такой бешеной, что сиська едва держалась во рту.

— Мммммммм... — вдруг взревел он, не размыкая губ, и сдавил мертвой хваткой Машины бедра.

Его член рвался, толкался и заливал ее новыми, новыми, новыми струями спермы, сладкой и жгучей, как пунш, если его лить прямо в горло...

— Оооууух...

— Ааааааа...

Маша лежала на нем и дышала ему в шею.

— Ты... кончила?

— Неееееет... но было таааааак...

— Давай я тебе сделаю... ну... это...

— Нет!

— Почему?

— Не надо. Не смотри туда...

— Ну как же? Я ведь только что тебя там...

— Неееееет!

Но Костя уже разворачивал ее. И застыл.

—... Ну вот. Я же говорила!

— Что это?

— Неважно. Шрамы.

— Шрамы? Тебе делали операцию?

Маша помолчала. Потом спросила:

— Это очень ужасно?

— Ну причем тут?... Расскажи.

Она молчала.

— Расскажи! Что с тобой было?

Маша вздохнула:

— Ладно. Сам напросился. Пять лет назад меня изнасиловали. Трое. А потом они меня... Они взяли большой нож и отрезали мне... тут, — Маша тронула пальцем огромные рубцы, темневшие на месте половых губ, больших и малых. — Я все чувствовала. Я кричала, как резаная... потому что и была резаная. Они разделывали меня, как тушу. Потом они отрезали мне пальцы. Вот... — она скинула туфлю, подтянула ногу, и Костя с ужасом увидел, что на ступне нет половины пальцев. — Ломали, потом резали. Потом стали рвать мне волосы. Захватывали вот так — Маша намотала прядку на пальцы, — и рвали. Тоненько брали, чтобы уж точно наверняка... Потом я ничего не помню. Помню только больницу. Я истекла кровью, и меня еле спасли...

Она говорила глухим голосом, как из-под подушки.

— С тех пор я ни с кем... ну, ты понимаешь. Считай, ты мой первый мужчина.

Костя сидел, как каменный.

Потом вдруг упал на Машу и стал целовать ее, давясь слюной и слезами:

— Маша... Машенька... Теперь я всегда буду с тобой... Теперь тебя никто никогда не обидит... Никто... никогда...

***

Утром, когда они шли к метро, им преградили дорогу двое.

— А? Что ты нам вчера хотел сказать? А? Не слышу! — вопрошал один Костю, сдавив ему шею.

Тот хрипел и пускал пузыри.

Второй подошел, размахнулся...

Внезапно все опрокинулось. Горло расперло кашлем, в глаза ударило солнце и голубое небо...

«Мне врезали в челюсть, и мне не больно?», думал Костя... и вдруг понял, что ударили не его.

Держась за горло, он поднялся с травы.

— Вот тебе! — Машин кулак снова и снова влетал в рожу амбалу, упавшему на траву. — И тебе! — добавила она Костиному обидчику.

Оба любителя музыки валялись, как груши, хлюпая расквашенными носами.

— Хоть лежачих и не бьют, но... Костик, Костинька, ты как? — она подбежала к нему. — Они не сильно тебя?... Пойдем, мой зайчик...

Костик смотрел на нее, не двигаясь с места.

— Что? Я чемпионка Москвы по тайскому боксу, разве я не говорила тебе?... В наше время надо быть сильной. Вот тогда еще вышла из больницы — и сразу на курсы... Москва слезам не верит. Пойдем!

— Но... — Костя поплелся за ней, оглядываясь на лежащих амбалов. — Но... А вчера, у метро...

— Аааа... Так то Васюх с Шамилькой, одноклассники мои. Нормальные пацаны, никогда не приставали... Манеры у них, правда, не дворянские... Ты их сильно впечатлил. Понимаешь, они хоть и нормальные, но все хиляки. Я ведь знаю их, как облупленных... А ты — первый настоящий мужик, которого я встретила в своей жизни. И теперь я тебя никуда не... Зеленый! Бежим!