Наваждение

Ну, и куда опять он засунул этот проклятый будильник? М-м-м, не хочу вставать! Но такой противный звонок — резкий и назойливый...

Как и каждое утро с трудом стаскиваю себя с постели, на ощупь нахожу гадкий будильник, хлопаю по кнопке отключения звонка и с тяжелой головой поднимаюсь на ноги. Бреду в ванную, ополаскиваю лицо водой и смотрю на себя в зеркало. Ну, его все, не буду сегодня бриться. Не хочу. И причесываться не стану, хотя волосы после сна торчат в разные стороны.

Красавчик, ага — глаза воспаленные, морда помятая, щетина недельная, черная такая... Забавно, как-то пытался отпускать бороду, так она получилась жиденькая и рыжая, зато щетина растет густая черная и покрывает щеки полностью — от глаз до самой шеи. Спрашивается, куда оно потом девается?

Почесал затылок, подмигнул своему отражению и вышел в кухню... Зубы тоже чистить не буду — все равно весь день под щитком...

Большая кружка до тошноты крепкого кофе, чтобы немного разбудить мозг. Заливаю в себя через силу. Так же запихиваю вчерашний бутерброд.

Еще несколько минут бесцельно слоняюсь по квартире. Отца нет, матери тоже...

Нехотя одеваюсь и выхожу. Дверь не запираю — во-первых, брать у нас тут нечего, а во-вторых, единственный комплект ключей у отца. Дверь общего коридора захлопываю и медленно спускаюсь по лестнице.

Мне не нужно следить за временем. Точнее, я не хочу за ним следить. Если опоздаю на рабочий автобус, ну что ж, значит, будет у меня внеплановый выходной. Отец, видать, просек эту тактику и с каждый днем заводит мой будильник на все более раннее время. И прячет его подальше от моей кровати, чтобы я наверняка встал...

Надежды не оправдались — вон стоят мои «коллеги», такие же бодрые, как и я. Значит, автобуса еще не было. Приближаюсь к ним. Каждый следующий шаг дается все сложнее. Блин, опять слушать их нытье и жалобы на низкую зарплату, высокие цены, дебильное правительство, вчерашний очередной проигрыш нашей команды по футболу... Достали...

Подхожу, здороваюсь с каждым за руку, хотя даже не уверен, что они знают, как меня зовут. И отхожу чуть в сторонку. Достаю из кармана старенький потрепанный телефон. Семь ноль пять. Отлично, значит, еще не поздно. Поднимаю глаза.

В магазине через дорогу открывается дверь. Кто-то выливает прямо на тротуар грязную воду. Дверь закрывается, затем открывается вновь. Из магазина выходит девушка невысокого роста, курносая с черными кучеряшками, чуть полноватая, как на мой вкус, но очень подвижная и заводная. Ее округлая мягкая попка аппетитно вздрагивает при каждом шаге, пружинки кудряшек весело подпрыгивают на ветру, а алые губки растягиваются в довольной улыбке, едва наши глаза встречаются.

Пожалуй, кроме выходок отца, это зрелище единственное, что заставляет меня каждое утро выходить на работу и стараться не опаздывать на автобус.

Девушка поворачивается ко мне спиной и склоняется к замочной скважине. На ней черная юбка в пол и облегающая футболка, под которой хорошо видны приятные округлости груди и все складочки на боках и животе. Она наклоняется и оттопыривает попку чуть сильнее, чем это необходимо. Чувствую, как у меня в штанах что-то начинает шевелиться. И вдруг видение исчезает — к нам подъезжает автобус. Тяжело вздыхаю, поднимаюсь по ступенькам, показываю водителю проездной и с сожалением отмечаю, что сидячие места все заняты. Опять придется ехать стоя... Выглядываю в окно. Девушки уже нет. Видимо, она живет где-то совсем рядом или уходит через проход между домами, потому что я ни разу не видел, чтобы она шла по улице...

Приезжаем на объект. Переодеваемся. Все как обычно — мастер подгоняет, бригадир загадочно улыбается, старшой морщит лоб.

Беру щиток, коробку с электродами — никуда не годные, сырые, трещат, искрят, залипают, покрытие осыпается. Сколько раз уже говорили и бригадиру и мастеру, чтоб нам нормальных электродов привезли или хотя бы шкаф для сушки! А еще какая-то сука сперла весь мой вольфрам. Вот и как мне варить теперь? Чернягу, так и быть, можно на это говно посадить, а нержу? Увольняться надо к едрене фене...

Пошел к своему шву, корень которого я проварил вчера, а там уже торчит новенький — этот, как его? Серега, кажется. Сидит и наваливает второй валик.

Я сплюнул себе под ноги и направился к старшому. Сегодня он распределил меня под потолок. Блин. Терпеть не могу такие швы. Мало того, что неудобно, шея и руки затекают враз, так еще и варить приходится снаружи на высоте около пятнадцати метров со сбруей и всеми делами. И ветер, зараза, дугу сдувает.

Но я не жалуюсь, как некоторые. Молча натянул щиток. Перед глазами вспыхнул синий огонек, вокруг него расползлось красное пятно ванны, и мои мысли унеслись прочь.

Прочь от грязи, холода, усталости и злости. К ней, к кудрявой толстушке. Как бы мне хотелось прижать ее рыхлое, но такое аппетитное тело к себе, провести рукой по ее упругим чуть влажным после душа волосам, крепко сжать нежные груди, вырвать из ее горла не веселый смех, а грудной стон. Чтобы ее алые губки ласково, но энергично обсасывали мой член. Чтобы ее курносый носик упирался мне в пах, а мягкие ладошки тем временем поглаживали яички...

Выбросил огарок электрода, поставил новый, сбил шлак, пока не остыл, и продолжил варить-мечтать...

Теперь она полностью обнаженная лежит на большой кровати. Вокруг расставлены горящие свечи, ее глаза прикрыты, а я с упоением вылизываю ее половые губы. Чуть посасываю клитор, одновременно глажу ее бедра. Она выгибается и стонет. Ее мягкая нежная кожа, ее одуряющий аромат, ее теплые ладошки, которые лежат на моем затылке...

Нужно остановиться и передохнуть. Если я продолжу в том же духе, у меня сил на вечер не останется.

Я снял маску и вытер пот со лба. Рядом никого нет, значит, можно подняться на ноги и развернуться лицом к перилам лесов и немного остыть. Промозглый ветер насквозь продувает мою суконку, полученную отцом на заводе и так и оставшуюся в нашей семье потомственных работяг. Брюки на мне мои личные. Они мне нравятся по двум причинам. Во-первых, в них удобно, у них плотное плетение и, кажется, какая-то пропитка, поэтому, когда на них попадают искры, мне можно не бояться ожогов. Во-вторых, — и для меня это, пожалуй, самое главное, — они широкие. А это означает, что когда я мечтаю, даже если рядом со мной работают другие сварщики, им не видно, как набухает мое достоинство. Честно говоря, я стараюсь не доводить себя до полного стояка. Поэтому в моих фантазиях обычно присутствуют только предварительные ласки.

Но сегодня, после улыбки моей Кудряшки Сью, член почти не опадает. И это не хорошо, так как мы переодеваемся всей бригадой в одной бытовке. Там, даже отвернуться не получается, не то что уединиться...

В обед выхожу за территорию.

В этот раз нам повезло — наш объект находится позади густой посадки, почти в лесу. На ближайшие пару километров из человеческого жилья только заправка да заброшенный хутор. И железная дорога. Поэтому чужих здесь почти не бывает. Но есть в этом и негативные моменты — условий никаких. На объекте ни душа, ни туалета, ни столовой. Поэтому мужики возят с собой «тормозки». А мне приходится голодать — дома обычно жрать нечего, от бутербродов уже тошнит, а покупать что-то по дороге на автобус лично у меня нет никакого желания. Да и с деньгами напряг. К тому же в нашем районе все магазины открываются не раньше девяти утра.

Я набрал полную грудь воздуха и прикрыл глаза. И почему я не птица или не какой-нибудь дикий зверь? Жил бы себе в лесу и горя не знал. Здесь так хорошо — пахнет хвоей и влажной землей. Никаких тебе проблем — никто не ругается, что мало зарабатываешь, никто не пьет до одури, никто...

Эх — шумно выдохнул и открыл глаза. И моргнул несколько раз. Что за черт? Мне показалось, что между деревьями стоял человек. Протер глаза. Быть не может! Хотя... возможно, кто-то из мужиков решил отлить в леске, пока есть время.

Я ухмыльнулся про себя и решил подшутить над «коллегой». Чуть пригнулся и быстрым шагом направился к кромке посадки. Тень несколько секунд стояла неподвижно, а потом вдруг резко сорвалась с места и бросилась в чащу. Заметил меня, гад, — подумал я, выпрямился и ускорил шаг.

Под тяжелыми монтажными ботинками зашелестела опавшая хвоя, и захрустели прошлогодние шишки. Совсем недавно выглянувшее из-за туч солнце освещало красноватые стволы и бросало причудливые тени на клубившийся над землей пар. Человек бежал достаточно далеко, чтобы я не мог его рассмотреть, но это нисколько не мешало мне следить за каждым его движением.

Однако, как не старался его нагнать, вскоре я потерял его из виду. Пар между стволами деревьев сгущался, тени становились темнее. Я обратил внимание, что и солнечные лучи, золотыми пиками протыкавшие полумрак, царивший в посадке, куда-то пропали.

Я остановился. Смысла идти дальше не было — тень растворилась где-то в тумане, да и не видно теперь ни черта. Я развернулся и зашагал обратно, мысленно ругая себя и того козла, который заманил меня сюда. Не заплутать бы, а то придется и правда остаться жить в лесу.

Нет, я люблю природу, лес, солнце. Здесь действительно хорошо и легко дышится, не то что в грязном и пыльном городе. Но, как и каждый городской житель, я все-таки привык к комфорту. Ну, или к его минимальным проявлениям. Мне нужна горячая вода для душа, электричество, телефон, телевизор, отдельный сортир (да, не могу я срать под кустиком), одежда какая-никакая, обувь, утренний кофе, хоть бы и растворимый, кусок хлеба с колбасой... В общем, в лесу можно погулять денек, а лучше пару часов, прикоснуться к природе, так сказать, а потом домой — в тепло, уют...

Я снова остановился. Странно. Я не узнавал местность. Я на сто процентов уверен, что шел сейчас в том направлении, откуда пришел, но ничего похожего на посадку, по которой гнался за той тенью, я не замечал. Откуда-то появились поваленные стволы деревьев, причем лиственных, земля под ногами была усыпана прелыми листьями, а не сосновыми иголками (хотя в воздухе все еще ощущался запах хвои), к тому же туман сгустился настолько, что я видел не более чем на два метра вперед. И солнце скрылось окончательно. Неужто я и правда заблудился?

Внезапно чувствую чье-то присутствие. Как будто кто-то коснулся моего локтя. Поворачиваюсь в ту сторону, но там никого нет. Дыхание на шее. Снова поворот — никого. Прикосновение к животу, но не через суконку, а прямо к голой коже — будто кто-то невидимый запустил руку мне под одежду. Я замер.

Что-то мягкое и теплое методично исследует каждый миллиметр моего живота и груди. Это странно и вызывает совершенно необъяснимые чувства — страх, любопытство, желание поскорее уйти отсюда и узнать, что будет дальше, стремление отстраниться и при этом плотнее прижаться, подставить этим ласковым невидимым рукам как можно больше частей моего тела. Но я не шевелюсь. Я стараюсь даже не дышать, боясь спугнуть это удивительное наваждение.

Тем временем невидимые ладони добрались до моих плеч, и я почувствовал, как разом расстегнулись все пуговицы на моей суконке и на рубашке под ней. Одежда с тихим шелестом упала к моим ногам. Невидимый соблазнитель мягко надавил мне на плечи, и я безропотно опустился на колени.

Удивительно, я по-прежнему не видел своего визави, но ощущал тепло его тела, запах, исходивший от него — тонкий и нежный. Так может пахнуть только женщина. Я закрыл глаза, ощутив дыхание на своем лице. И шелковистые губы коснулись моих губ. Горячий проворный язычок проник в мой рот, и я, напрочь забыв об осторожности, вытянул руки и обнял невидимку. Она попыталась отстраниться, но я крепче прижал ее к себе и теперь с жадностью исследовал языком ее рот.

У нее была мягкая бархатистая кожа. От нее пахло смесью эфирных масел — лаванда, кориандр и пачули...

Мама увлекается всякими такими штучками, поэтому уже к своим пятнадцати годам я помнил наизусть названия большинства запахов и узнавал их даже в составе духов. И это сочетание мне было знакомо — мама частенько принимает ванну с этой композицией, утверждая, что она помогает ей сохранять молодость и свежесть.

Здесь, пожалуй, следует кое-что пояснить. Моя мама умерла, едва мне исполнилось два года. Поэтому я ее почти не помню. Когда мне было восемь, отец привел в дом Ирину. Я помню, как поначалу прятался от нее, капризничал, вредничал, делал все ей назло. Но она ни разу не повысила на меня голос, не подняла руку, не упрекнула ни одним взглядом. А когда мне было десять, я провалился в канализационный коллектор. Сильно повредил спину, сломал руку, надышался канализационным газом. Пока я лежал в больнице, Ирина не отходила от меня ни на шаг. Позже я узнал, что она тогда уволилась с работы, потому что ее начальник не хотел давать ей больничный на неопределенный срок. Потом она сидела со мной дома, пока я восстанавливался и заново учился ходить. Потом водила в реабилитационный центр, где со мной занимались специалисты ЛФК и массажисты. Сама она сидела в холле и ждала меня. Именно тогда я и стал называть ее мамой. А потом...

А потом что-то изменилось. Что-то сломалось. Я тогда учился в десятом классе. Мама вдруг стала приходить домой все позже, потом несколько дней подряд и вовсе не ночевала дома. Отец запил. А мне не хотелось идти в пустую холодную квартиру, поэтому я тусовался с дворовыми мальчишками. Именно из-за этого я с трудом окончил сначала десятый класс, потом одиннадцатый. Меня чуть не отчислили в середине года потому, что я якобы пришел на уроки пьяным. Это было не так — просто накануне вечером я крепко поругался с отцом и всю ночь тынялся по улицам. В школу тогда вызвали маму. Она снова не упрекнула меня ни словом, ни взглядом, но я чувствовал, как ей было больно слышать то, что, брызжа слюной, рассказывала ей завуч.

Мама вернулась домой. Но теперь все было иначе. Она приходила, готовила нам еду на неделю, убирала, стирала... и уходила. Однако даже этих ее кратких визитов оказалось достаточно, чтобы отец почти завязал с выпивкой — она приходила всегда в разные дни, то утром, то вечером, и он непременно встречал ее трезвым.

В таком режиме мы живем уже пять лет. Из-за этого я не поступил в институт, как многие мои одноклассники, а пошел учиться на сварщика. Из-за этого я редко приглашаю к себе гостей. Из-за этого я уже забыл, когда отмечал день рождения...

Мои руки с упоением гладят шелковистую гибкую спину невидимой девушки. Мой язык прочно обосновался у нее во рту. Ее ладошки все чаще спускаются к ширинке моих брюк. Наконец, понимаю, что если мы не позволим нашим губам разомкнуться, она не сможет устранить это последнее препятствие на пути к блаженству.

С сожалением отстраняюсь от нее, отпускаю плечи, не раскрывая глаз, и жду. Чего же она медлит? Меня охватывает тревога. А вдруг она исчезла так же внезапно, как и появилась? А вдруг я был слишком напорист и напугал ее? А вдруг... ? Но вот проворные пальчики без труда справляются с моей ширинкой и бельем. Потом скользят по возбужденному члену. А затем к головке прикасаются ее губки... м-м-м... Невольный стон вырывается из груди.

Ее движения плавные и ритмичные. Сначала она обсасывает только головку, и от каждого ее прикосновения меня охватывает дрожь. Но вот ее губы спускаются ниже. Что-то прохладное и твердое периодически упирается мне в пах. Как здорово, как...

С трудом сдерживаюсь, чтобы не кончить ей в рот. На лбу испарина, по спине бегут мурашки. Упираюсь руками туда, где должны быть ее плечи, и буквально стаскиваю ее рот с моего члена. Ее губы смыкаются с недовольным чмоком, но, кроме этого, она не издает больше ни звука. Снова прижимаю ее к своей груди, чуть приподнимая ее под бедра. Она понимающе тыкается носом мне в щеку и сама насаживается на меня.

У нее внутри так горячо, так тесно и так влажно. Она начинает медленно покачивать бедрами, но мне этого уже мало. Я крепко обнимаю ее талию — если бы это была настоящая девушка, на ее коже неизбежно появились бы синяки — и задаю ритм. Она по-прежнему не издает ни звука, а я двигаюсь в ней с такой скоростью, что по лесу разносятся почти непрерывные хлопки. Мышцы ее влагалища сокращаются, я чувствую, что она уже на пике. И тоже взрываюсь.

Невидимое тело обмякло, прижавшись ко мне, дрожа. () Я обнял ее плечи, поцеловал туда, где, как я считал, находилась ее шея...

И вдруг наваждения не стало. В какой-то момент я просто понял, что обнимаю не невидимую девушку, а воздух.

Тяжело вздыхаю и открываю глаза. Несколько раз моргаю — я снова в посадке среди сосен. Солнечные лучи все также тонкими пиками пронзают полумрак. Я одет, все пуговицы застегнуты. Можно подумать, что это был сон, но я же чувствую — эту приятную усталость, эту гулкую пустоту и легкость.

Поднимаюсь на ноги и бреду в сторону объекта. Мои «коллеги» еще обедают, значит, мое отсутствие никто не заметит. Это хорошо.

После обеда снова залажу к себе под потолок, но теперь мечтать мне совсем не хочется. В голове ядовитой змеей бьется только одна мысль — кто? Кто это был?

Я чувствую, что знаю ответ на этот вопрос, но так и не решаюсь его сформулировать. Что-то необъяснимое останавливает меня...

Вечером возвращаюсь на ту же остановку, откуда уехал утром. Спешно прощаюсь с мужиками. Против обыкновения даже не смотрю на дверь магазина, возле которого останавливается автобус. Почти бегом поднимаюсь по лестнице, звоню в звонок. И еще до того, как открывается дверь общего коридора, понимаю все.

Смесь запахов лаванды, кориандра и пачули еле слышно витает даже в подъезде. Но вот щелкает замок. Она стоит на пороге — уставшая, измочаленная, с еще мокрыми после ванны волосами в накинутом на голое тело легком халатике. И улыбается...

Сквозь полупрозрачную ткань вижу синяки на ее бедрах...

— Мама