День был невероятно долгим

День был невероятно долгим. Сбросив свою усталость на скамейку пустого вагона электрички, я почувствовал, что сегодня могу первый раз расслабиться. За мутным окном какой — то пижонистый парень, накручивая на пальце цепочку с автомобильными ключами, другой рукой тащил по перрону невысокую толстушку в белом плаще. Та упиралась, пытаясь ему что — то объяснить. Равнодушно скользнув по ним взглядом, я развернул купленную впопыхах на вокзале газету. Зашипели двери. Поезд тронулся. Усталые глаза читать уже не могли. Пробегая газетные страницы, останавливались только на картинках. На очередном развороте раскорячилась в немыслимой позе фотомодель, вероятно пытаясь обольстить своей по-детски недоразвитой, но уже обвисшей грудью чуть ли не полсвета. Дальше рассматривать эту ерунду мне помешал чей — то насмешливый взгляд. Я поднял глаза. Напротив сидела та самая толстушка в белом плаще. Огромные оливковые глаза кокетливо мигнули на газету:

— Нравится? — Очень.

Я повнимательнее присмотрелся к своей неожиданной попутчице. Плотненькая, толстоморденькая, она вообще — то была ничего. — А у меня каблук отдельно гулять собрался, — показала она покалеченную босоножку. Взяв ее, я отогнул ржавый гвоздь и с размаха ударил подошвой о скамейку, поставив на место скривленный каблук. — Ничего, до дома дойдет, — возвратил я босоножку хозяйке. — Не, не дойдет. Далеко, — опять мигнули большие оливковые глаза. — Ну, если без комплексов, можно ко мне. Тут недалеко. А там сбацаем капремонт, — сам себе удивляясь, я продолжал рассматривать попутчицу.

— Меня Мариной зовут, — опять мигнули глаза. — А я так и думал. Меня Николаем. — Почему? — глаза удивленно замерли. — Почему Николаем? — глаза мне определенно нравились. — Нет, почему вы так и думали, что меня Мариной зовут? — глаза уже начинали смеяться. — А все красивые девушки — Марины. Мы расхохотались.

— Кстати, следующая остановка моя, — я попытался заметить в глазах хоть какую — то реакцию — Ну и что же мы сидим? — глаза даже не дрогнули. — А тот на вокзале, он кто? — уже перепрыгивая через лужи, пытаясь быть безразличным, спросил я. А так, — отмахнулась она, беря меня под руку.

Открыв дверь своей холостяцкой квартиры и включив свет, я попытался рассмотреть ее повнимательнее. Но она решительно прошла вперед и громко заговорила уже из кухни: — Чая я не хочу. Если можно, помыться, а ты за это время починишь каблук. Приколотив злосчастный каблук и проходя на кухню, я заглянул в приоткрытую дверь ванной комнаты. Если сказать что то, что я увидел, перевернуло меня, это значит ничего не сказать.

Шипел включенный душ. Она, запрокинув руки, стояла у зеркала спиною к двери и закалывала волосы. Два металлических крючка блестели на черном лифчике. Черный поясок обтягивал полные бедра. От него резинки шли к чулочкам. Вот именно к чулочкам! Я в своей жизни снимал с женщин только колготки. Думаю, что чулки вообще уже не носят. Во всяком случае, мне такое встречалось только в кино. И поверх всего этого узкой полоской выделялись просто нахальные белые трусики.

У меня потяжелело внизу живота. Даже не заметил, как оказался рядом. Дрожащей рукой я погладил ее по спине. Она резко повернулась и обмякла, а потом сразу впилась в меня губами. Пухлый ротик ласкал насквозь, высасывая мой язык. Вцепившись руками мне в плечи, она то прижималась ко мне, то отстранялась. Груди клокотали под лифчиком. Им было тесно. Они просились на свободу. Они просто требовали, чтобы их выпустили. Я одним движением расстегнул оба крючка, и они вырвались наружу. Полные, сочные они бесстыже уставились розовыми сосками в разные стороны. У меня пересохло во рту.

Я осторожно обхватил губами набухший сосок. Она застонала и напряглась. Скользя руками по бедрам, я стал медленно снимать с нее трусики, одновременно пытаясь скинуть с себя одежду. Но не тут-то было. Она, позволяя раздевать себя, ласково, но настойчиво не давала это делать мне. Ох, какая это была мука.

Рубашка жгла тело. Я ее ненавидел. И все — таки, когда ее трусики упала, я был уже голый. Меня колотило. Я развернул ее и, взяв рукой за шею, наклонил вперед. Она едва успела опереться руками о край умывальника. Лаская собой ее бедра, я больше ждать не мог. Она медленно раздвинула ножки и позволила войти в себя. Я ворвался в нее одним толчком. Она охнула и беспомощно задвигала руками. Я проникал в нее еще и еще. Я раздирал ее. Мне было мало. Прижав ладонями резинки чулочек, я почувствовал, что становлюсь еще больше внутри нее. Надавив сверху на спину, я со всей силы прижался к ней. Она пыталась освободиться. Ей было неудобно. И... она закричала. Нет, не горлом. Этот крик страсти рвался откуда — то изнутри. Изнемогая, я разрядился в нее мощно, полностью.

Очнулся я под душем. Ласковые руки гладили мою шею: — Иди, ложись. Я сейчас приду.

Мне показалось, что она немножко стесняется. В миг разбросав кровать, я забрался под одеяло. Она вошла в комнату, от сосков до коленок обвернутая махровым полотенцем. Кокетливо потянувшись, сбросила его и юркнула ко мне. Сырые волосы щекотали мне лицо. От нее пахло шампунем. Маленькая ручка прокралась вниз по животу и овладела мной. За ручкой двинулись по моему телу губки и язычок, заставляя меня дрожать и извиваться. И вот губки коснулись меня. Я замер. Потом Язычок. Раз. Два. И больше уже он меня не отпускал. Я был в ее власти. Я принадлежал ей. Я стонал. Но маленький язычок был безжалостен. Он владел мной. Потом я почувствовал, что губки глубже захватывают меня. Я рвался и кричал, но ничего поделать не мог. И я весь выплеснулся наружу. Я тек у нее по раскрасневшимся щечкам. Я был у нее даже на длинных ресницах. Она пила меня. Она купалась во мне. Засыпая, я уже не мог даже пошевелиться.

Утром о Марине напомнила только шпилька, забытая на умывальнике. Опаздывая на электричку, я уже готовился сразиться со своими повседневными проблемами. День обещал быть невероятно долгим.