Прозревший Эдип (6 часть: Грех свершился)

Как примагниченный, я сидел и смотрел на мамину промежность, на голубоватую, чуть заметно вздрагивающую веточку вены, просвечивающую сквозь белую кожу у самого паха, на массивные раздвинутые ляжки. Её волоски задевали мои пальцы, когда я вытягивал их из влагалища. Меня будто накрыло стеклянным колпаком, под которым остановилось время, и под которым слышен был лишь лёгкий непрекращающийся звон у меня в голове и, иногда, тихий, словно из другой комнаты доносящийся, стон мамы. Внезапно я почувствовал, что характер движений её руки изменился. Теперь я ощущал не равномерное «вверх-вниз» шершавых подушечек её ладони по моему члену, она плотно сжала член и аккуратно, но настойчиво его подёргивала куда-то в сторону. Это заставило меня словно очнуться: - А? – я взглянул на мамино лицо. - Ну что, боец? Не пора ли уже?.. – томно, вполголоса проговорила мама, глядя мне в глаза. Мы начали менять положение тел, диван отозвался глухими звуками и легким колебанием своей поверхности. Я поместился между маминых ног, опираясь на вытянутые руки. Сопя и глядя вниз, ткнулся, - мимо цели. То есть, - мимо щели. - Ну?! Забыл уже, как Маринке вставляешь?! – иронично прошептала мама. Где-то внизу, между наших сложенных тел, червячками зашевелились её пальцы, видимо, решила помочь. Но я уже вскользнул в жидкое тепло. За несколько первых секунд я испытал сложный, многосоставный микс чувств. Возбуждение – какое-то отупелое; вину; капельку стыда, она тут же испарилась; через некоторые интервалы времени возникающее на миг отвращение. Странное дело, но отвращение почему-то не сбивало, а усиливало возбуждение. Это было похоже на то, как в детстве на даче после дождя я плюхался в грязных лужах. Знаешь, что вымажешься, как поросёнок, что ругать будут, что так нельзя – но вместе с тем изнутри наполняешься какой-то упоительной радостью, без запретов, с визгом плюхаясь в теплую коричневую воду, ощущая, как шорты и сандалии наполняются ею, как ладони стискивают месиво грязи и траву, и освобождаешься от правил – «рубашку пачкать нельзя!» Да к чёрту рубашку, она уже и так вся пересвиняченная, я щас еще и на спину плюхнусь! И волосы переляпаю! Плюхх!!! «Нельзя» - вот от того и сладко так по-особенному, что перечёркиваешь это «нельзя». И видишь, как то же самое с восторгом и визгом делают друзья – и веснушчатая Танька-дура, которая, если дать ей конфету, могла показать письку, и Колька, который таскал у отца «Беломор»… …Я повел член назад, потом снова вперед… Ударившись лобком о волосистый мамин лобок, я ощутил, как стенки влагалища чуть сжались, а от основания пениса по животу моему во все стороны вроссыпь бросились щекочущие мурашки. Бросив взгляд на мать, я увидел, что глаза её закрыты; я перевёл взгляд на стену. Светло-коричневый завиток обойного узора выгибался бесстрастно, часы под «старинные» были заняты своим отсчётом, торшеру тоже было всё равно, что рядом на диване молодой человек энергично сношает свою родительницу. Похоже, я был единственным, кого это беспокоило. Диван ритмично поскрипывал, а я немного запыхался. Опустившись с рук, я лёг на маму. Её большое тело было тёплым, даже скорее горячим. Продолжая двигатьcя медленнее, я услышал щекочущий шёпот около уха: - Денисочка… Деничка… Передохнув, я снова встал на руки. Мать подо мной колыхалась от толчков, большие груди, покачиваясь, развалились на стороны, лицо, отвёрнутое на подушке в cторону, раскраснелось. Я взглянул вниз, туда, где наши тела противоестественно – как считается - соединялись, будто не веря самому себе и желая удостовериться, что мои победоносно торчащие семнадцать сантиметров действительно находятся сейчас в половом органе моей матери, и нигде больше. Чувства, испытанные мной вначале, не возвращались. Стыд? Нет его. Отвращение? Тоже нет. Вина? Я испытывал её, потому что мне представлялось, будто я фактом инцестуального совокупления причиню маме физическое страдание. Я понимал, что это иллюзия, но отделаться от неё не мог. Но теперь невозможно было думать, что я делаю маме плохо. Я видел, что, определённо, я делаю маме хорошо. Она сбивалась с дыхания, и как-то неритмично, невпопад, сминая простыню, елозила своим тазом, пытаясь мне подмахивать. Ей нравится, мне нравится… и не я это начал… К черту всё! Выебу, вы-ыебу мамочку, отдеру за милую душу! Я положил правую руку на её вздрагивающую бело-розовую сиську, левой плотно, с шорохом шарил по налитым ляжкам, мягкому, как гусеница, животу, подложив ладонь снизу, сжимал в пригоршню мякоть ягодиц. - М-мх!.. – сквозь зубы промычала мама и схватила меня за плечи, царапнув ногтями. Вагина начала почавкивать, а я, как ни отвлекался-сдерживался всё это время, почувствовал назревание сладкого зуда в паху и в глубине уретры. Нет, я не хочу, чтоб все так быстро кончилось! Я замедлил движения, а потом и совсем остановился. - Х-хыхх! Фу-у… - выдохнул я. Спина у меня, наверное, блестела от пота. Член предоргазменно подергивался внутри мамы. - Ну? Ну?! – разочарованно воскликнула мама, открыв глаза. – Что остановился? Всё, что ли, уже? - Не-ет… Давай позу поменяем… - выдохнул я. - О Госсподи… А что, так не нравится? – мама приподнялась на локте, я уже сполз с неё. - Да нет… просто… давай сзади… Полежав, отдыхая, несколько секунд, мама перевернулась на бок и начала вставать на колени. Я, встав одним коленом на край дивана, подрачивая член одной рукой, смотрел на пышную белую плоть, меняющую положение, а другой рукой прикасался и поглаживал, где успевал. Вспомнилось, что часа два назад я точно так же ставил раком Валентину Михайловну. Будто отозвавшись на мои мысли, с кухни донёсся звук скрипнувшей двери. Интересно, чем там Валентина занимается, дав нам уединиться? - Давай! – мама, похоже, утвердилась: лицом к ковру, мясистой кормой своей – ко мне. Почему у пятидесятилетних женщин жопы такие огромные? Нет, я не возражаю против огромных жоп, но я просто на секунду умозрительно увидел изящную попочку моей молодой супруги – тут задница, и там задница, но при этом большая разница. - Мам! – позвал я, размашисто, как малярной кистью, поглаживая её ягодицы и между ними тыльной стороной ладони – почему-то именно так мне было приятно. - Что? - Внутрь-то можно кончать? Мама хмыкнула и деланно-недовольным тоном объявила: - Давай! Не рассуждай! Начал, так доводи до конца… Я расценил это как разрешение кончать внутрь. Проникнув в тёплую глубину, задвигался, ударяясь животом о мамин зад. Придерживая её за бёдра, я смотрел на коричневую родинку на её спине, и меня вновь пронзило: трахаю собственную мать. Ту, которую обнять-то толком обычно стеснялся, ту, с которой никогда о сексе не разговаривал, ту, которая такая правильная, всеми уважаемая и главный бухгалтер солидного учреждения. Втыкаю во влагалище, из которого двадцать пять лет назад выдавился с писком. Немыслимо! Всё, что я о подобных вещах читал и знал раньше, всегда было как-то далеко и нереально, я был убеждён, что меня лично это безусловно не коснётся. А теперь – вот: гладкая розоватая спина – но не при выходе из ванной, когда остальная часть туловища закутана полосатым полотенцем; с детства знакомая родинка – но не на пляже; привычный запах – но не при объятиях на восьмое марта… а вот в таком вот ракурсе, при давно желанном, но не жданном - и «легитимном» - сексе! Слегка «осевшее» возбуждение снова стало нарастать… - Дениса… Давай поцелуемся… Ещё ни разу маму не поцеловал… - жалобным тоном произнесла мать, обернув голову. Я вообще-то не любитель целоваться, но почему-то возможность целовать мать не просто в щёку, по-сыновнему, а в губы, как любовницу, да ещё и во время секса с ней, сейчас взвинтила меня. Я вытянулся по маминой спине, потянулся к её лицу, ладонью, как чашечкой, поймав снизу мамину покачивающуюся грудь, и припал к её рту. Мы присосались так, как никогда не бывало с моей женой Маринкой. О-о, как же это возбуждающе-неприлично: мокро, тесно лобзаться, проникать и сливаться с мамой вверху, ртами, а внизу одновременно с этим находясь своим оттопыренным отростком в мокрой чмокалке! Мой движок ходил в матушке безостановочно, и мы оба начали задыхаться – и от темпа, и от того, что рты были заняты, и от возбуждения. - Мм!.. М!!! Я так разошёлся, что, наверное, в пылу укусил маму в губы. Тяжело дыша и не в силах сдерживать рычащий звук, я притормозил, вцепившись в мамины ягодицы. Из моей пушки внутри маминого влагалища выбрызнул мощный выплеск, член, раздуваясь и не знаю, как только не разрываясь, дёргаясь внутри, продолжал выхлестывать струю за струёй, словно превратившись в трубопровод, который из меня в маму прокачивал семь-восемь миллиардов сперматозоидов – если верить медикам; сам я, понятно, не считал… (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)