Колька Чепик

Это произошло в прошлом тысячелетии, но не тысячу, а всего лишь сорок лет назад. Я не стал изменять имя главного героя, его уже давно нет на этом свете.

Мы с другом рыбачили на пруду. Часа полтора назад пастухи прогнали через плотину деревенское стадо, значит, время близилось к девяти. Солнце припекало затылок, карась почти не клевал. Мы, молча, смотрели на поплавки.

Вчера вечером, намыв мотыля и приготовив удочки, мы с Сашкой улеглись спать на веранде его дома на стареньком раздолбанном диванчике. Веранда была застеклена, и имела две двери; одна на улицу, другая в квартиру. Время близилось к двенадцати ночи, но спать не хотелось. Сначала мы, просто разговаривая о каких-то своих мальчишеских делах и вспоминая самые смешные события — хохотали, потом стали толкать друг друга и наконец, схватившись бороться, с грохотом скатились с диванчика на бетонный пол веранды. Открылась квартирная дверь: «Мальчишки, вам завтра вставать в четыре часа утра. Саша, если не прекратите шуметь, пойдёшь спать к себе в комнату». Валентина Васильевна строго смотрела на нас. Вскочив с пола, мы улеглись на диван.

Сашкина мама, постояв ещё несколько секунд, ушла.

Через пять минут Сашка уже дрых без задних ног; через несколько минут заснул и я.

Проснувшись от резкого и противно дребезжащего будильника, я дотянулся до него и, нажав кнопку сел на диване. Спать хотелось так, как будто я никогда до этого не спал. С трудом преодолевая желание свалиться на диван и спать дальше, повернулся и стал тормошить Сашку. Оттолкнув мою руку и, промычав что-то, он зарылся под подушку.

Зная, что он меня слышит, я сказал: «Мы опять придём на пруд не первыми». Сашка сел. На него было жалко смотреть. Наконец придя в себя и надев трико и кеды, Сашка встал и мы, выйдя через уличную дверь и взяв свои снасти, пошли на пруд.

«Здорово пацаны!».

Колька Чепик, деревенский балагур и весельчак смотрел на нас, улыбаясь.

Колька был нашим, деревенским. Окончив восьмилетку, до армии работал в совхозе: на ферме, току, на конюшне; в общем разнорабочим. После армии вернулся в совхоз, женился и, поработав снова на подхвате разнорабочим, уволился из совхоза и устроился грузчиком на базу райпотребсоюза. Устроиться на базу даже грузчиком и даже в те советские времена было невозможно, не имея блата. Но Колька приходился какой-то дальней роднёй, седьмая вода на киселе, Сашкиному отцу, а Сашкин отец был директором базы.

Вот тут и началась у Кольки весёлая разгульная жизнь.

Не сказать, чтобы Колька был таким уж красавцем писаным: лицо круглое, кожа белая, курчавилась русая бородка и, непокорно выбивался из-под кепки чуб, лихо закрученный вверх. Сложен Колька был хорошо, широкоплеч и грудь колесом, ходил слегка вразвалку; флотская привычка. Нраву Колька был весёлого, знал кучу похабных анекдотов, поговорок и прибауток, за словом в карман не лез и девкам нравился. И хоть был Колька женат, и имел двоих деток, но не мог пройти мимо юбки какой-нибудь привлекательной блондинки или брюнетки истосковавшихся по мужской ласке и коих было в избытке на базе райпотребсоюза. От одной из таких блядёшек и подхватил Колька триппера.

Рассказал мне об этом Сашка, а сам он подслушал, как рассказывал Колька его отцу. Было смешно, даже в Сашкином пересказе, представляю, как об этом балагурил Колька.

Любка-разведёнка работала кладовщицей. Было ей под тридцать. Указывала Кольке, куда ставить ящики, а куда мешки и всё время наклонялась перед ним, как будто что-то подбирая с полу. Привлекательна была Любка, а поза соблазнительна и не сдержался Колька и шлёпнул по округлой попе, как-бы отодвигая в сторону, чтобы пройти с ящиком. Ладонь будто прилипла к заднице, и Любка замерла, но не отодвинулась и не выпрямилась, а лишь оглянулась и облизнула губы, улыбаясь. Тут и отходил её Колька, завалив прямо на мешки с мукой.

Задыхаясь, и давясь смехом, они обтряхивали друг с друга муку. Любкины глаза блестели, она нагло прижималась к Кольке грудью, тёрлась лобком и притягивала к себе. Но Колька оттолкнул её и, буркнув: «Обед», ушёл.

Работали по сменам и в следующие три дня Колька с Любкой не встречался.

Но на третий день, Колька вдруг заметил, что позывы помочиться стали слишком частыми, а через неделю в уретре появилось жжение. Почуяв неладное, и испугавшись за жену, Колька стал спать отдельно, притворяясь то уставшим, то пьяным. Любку обходил стороной, стараясь не встречаться. Когда через семь дней жжение не прошло и позывы к мочеиспусканию не сократились, Колька пошёл на приём к урологу в районную поликлинику. Седоватый врач, выспросив, зачем пришёл и, взяв у Кольки мазок, и предупредив, что нужно воздержаться с женой, сказал, чтобы пришёл на приём через три дня.

«Ну, батенька, поздравляю, подхватили триппера!» — доктор, улыбаясь, посматривал на Кольку сквозь очки. «Нуте-с» — потирая руки, сказал он: «будем лечиться?!» Выписывая Кольке рецепт, врач сказал: «Назовите мне имя, фамилию, отчество вашей дамы, дату рождения и её адрес. Она тоже должна пройти курс лечения».

«Любка» — сказал Колька и замолчал, уставясь на доктора.

Не дождавшись продолжения, врач поднял голову и грубовато спросил: «По пьяне?». Колька замотал головой и почувствовал, как загорелись уши. Доктор, заметив смущение пациента, удивлённо смотрел на него.

«Ну, ладно. Передайте своей даме, чтобы она обязательно пришла ко мне на приём».

Выписав рецепт и объяснив, как принимать таблетки, врач приказал: «Раздевайся».

«Спусти брюки и трусы», — заметив, что Колька потянул, было с себя рубашку, сказал доктор. Повернувшись к застеклённому шкафчику, он достал из него какой-то стержень, с ёршиком из лески на конце. «Шомпол» — почему-то подумал Колька, и ятра сжались. Обернув ершистый кончик шомпола ваткой и, окунув в какую-то желтоватую мазь, врач повернулся к Кольке и сказал: «Давай сюда своё хозяйство, чистить будем»

Позже, рассказывая об этой процедуре друзьям, Колька даже не улыбался. Но мужики покатывались со смеху.

«Оттягивает член, засовывает в него этот шомпол и начинает ебошить им как в той винтовке. У меня душа наизнанку выворачивается, а он хуярит и приговаривает: «Терпи, терпи казак, член твой опухнет, но через недельку всё пройдёт, зато жена любить будет; с презервативом можно».

«Какая там любовь; Галька сказала, пока не вылечишься, в мою сторону не дыши даже!».

На удивление Кольки, супруга отреагировала почти спокойно, сказав только, что с базы он должен уволиться и устроиться на работу в совхозе.

Перед тем как уволиться Колька зашёл на склад к Любахе. Она что-то записывала в журнал и заулыбалась, увидев Кольку. Подойдя к столу, сгрёб её за грудки и ткнул в лицо кулаком. Любка, охнув, свалилась на мешки. Колька, грубо, за шкирку приподнял её и, глядя в расширившиеся от ужаса глаза, прошипел: «Сука, ты меня триппером заразила; если не пойдёшь лечиться, придушу». Плюнул в лицо и, оправив костюм, ушёл.

Колька пропал в начале октября.

Сентябрь в том году выдался солнечный, без дождей. Уборочную закончили в агротехнические сроки. Выкопали картошку, ссыпали в погреба; управились с огородами.

Комбайны и трактора, требующие текущего ремонта, загнали в мастерскую; остальная техника, приготовленная к зиме, стояла рядами на улице, на огороженном дворе мастерской.

В совхозе наступал период отпусков.

Взял отпуск и Колька.

Общественную баню в деревне давали два раза в неделю: в пятницу и субботу, в уборочную добавляли ещё четверг. И хотя у Кольки была банька, но попариться он всё-таки ходил в совхозную.

Банным днём была суббота, но в этот раз он сходил в пятницу, так как в субботу начинался отпуск. Пиво в те годы продавали прямо в бане. Колька, напарившись и выпив пару бутылок пива, пошёл домой. Отдохнув немного, вспомнил, что давно не заходил в гости к куму. Повод, на этот раз, был

вполне подходящий, и Галина не стала противиться.

Кум жил на той же улице через два дома. От кума Колька вначале направился домой, но передумал и пошёл к тестю.

Колька входил в загул.

Проводив Кольку до калитки, тётя Надя спросила ещё раз: «Мож дед проводит тебя?». Оттолкнувшись спиной от забора, Колька ухмыльнулся и зашагал вдоль улицы, почти не качаясь.

Ребятишки давно уже спали, а муж всё не возвращался. Час назад, уложив детей, Галька сбегала к кумовьям, но Кольки там уже не было. Иногда это случалось. Загуляв, Колька мог остаться ночевать у родственников или друзей; и Галька, просидев у окна на кухне ещё часа полтора, пошла спать.

Иван Зелепукин, участковый Майского поселкового совета, воскресным утром мёл двор, собирая последнюю опавшую листву. Хлопнула калитка: «Дядь Вань, Колька пропал… «.

«Ну, прям уж сразу так и пропал. Мож загулял где с друзья…», — Иван осёкся, заглянув в глаза молодой женщины, полные страха и тоски; внутри шевельнулось недоброе предчувствие. Бросив метлу, направился в дом. Галина понуро шла следом.

Усадив её за стол и взяв блокнот, подробно расспросил, записал и сказал: «Ты, Галина иди домой. Сильно-то не убивайся, никуда твой Колька не денется, найдём». Говорить старался уверенно и беспечно, но внутри нарастала дрожь.

Пройдя по всем адресам, указанным женщиной, нового не добыл. Только к вечеру кто-то вспомнил, что вроде бы видели поздно вечером в пятницу изрядно подвыпившего Кольку на Заречной улице у дома Личманят. Сердце ёкнуло, на голове шевельнулись волосы. Мишка Личман, уголовник и рецидивист, почти всю свою сознательную жизнь проведший на тюремных нарах, год назад вышел из тюрьмы, отсидев 18 лет за убийство.

Вернувшись домой, надел портупею, достал из буфета ТТ. Из стального ящичка с замком, достал патроны, зарядил обойму и, заслав патрон в патронник и поставив на предохранитель, сунул пистолет в кобуру. Рука, повинуясь отработанной за годы службы привычке, застегнула кобуру, но помешкав, Иван расстегнул её.

Стоя у забора и с опаской посматривая на беснующегося, на цепи волкодава, Иван ждал, когда кто-нибудь из хозяев выйдет на лай пса. Скрипнула сенная дверь, звякнул крючок входной и на крыльцо вышел малорослый, плюгавенький мужичонка: «Кого там угораздило на ночь, глядя», — недовольно бросил он, вглядываясь в стоящего у забора человека.

«Здравствуй Михаил».

«Аааа, здорово гражданин начальник. Да цыц, ты!», — прикрикнул он на пса, спустился с крыльца и, прихватив за поводок и удерживая собаку, мотнул головой: «Проходи в дом».

Иван сидел за кухонным столом, хозяин стоял, подперев плечом дверной косяк.

«Где жена?».

«Ребят укладывала. Спит наверно».

«А мать?». Из темноты зала на кухню вошла старуха и, прислонившись к печке, замерла.

Мишке Личману было за пятьдесят. Жена, лет на семь моложе его. Детей у них было пятеро. Старшему было 23 года, он жил в городе. Второй сын ходил в четвёртый класс деревенской восьмилетки. Ещё трое были совсем маленькими. Как умудрялась беременеть жена, когда Мишка мотал срок, и были ли это его дети?

«Ты знаешь, почему я к тебе пришёл?».

«Нет, начальник».

«Колька Чепик пропал. С пятницы уже. У вас он был?».

Мишка усмехнулся и, повернув голову, показал синяк на правой щеке: «Вот, метку оставил».

«Рассказывай».

Со слов Мишки вырисовывалось следующее: Колька действительно заходил к ним. Был он уже изрядно пьян. Сидели на кухне, пили самогон. Слово за слово, Колька вдруг взъерепенился и отвесил тумака хозяину. Не миновать побоища, но старуха повисла на Колькиных руках и, причитая, уговорила его уйти. Колька ушёл.

Иван посмотрел на старуху; та, уставившись, куда-то в одну точку, кивала, подтверждая сказанное.

«Оружие в доме есть?», — участковый встал из-за стола.

«Шутишь, начальник?!», — Личманёнок скривился в улыбке.

«Куда он от вас пошёл?».

«Да вроде домой подался», — Мишка махнул рукой в сторону плотины.

«Проводи» — и, кивнув головой старухе, Иван вышел вслед за хозяином.

В понедельник, съездив с утра в райотдел милиции, и отчитавшись перед начальством; Иван собрал человек двенадцать мужиков и баб и, разделившись на несколько групп, они прочесали берёзовый подлесок, примыкавший к Заречной улице и тянувшийся вдоль полевой дороги до Барнаульской трассы. Безрезультатно; Колька как в воду канул. В последующие два дня, участковый съездил на вторую ферму и в Ярки, там жили друзья Колькины и многочисленная его родня. Никто не знал, где Колька.

Прошло три недели. Выпал первый снег. В деревне понемногу стали затихать сплетни о том, куда пропал Колька. Все склонялись к одному; Кольки уже нет в живых.

Вечером, 27 октября, Иван, сидя на кухне, чистил ТТ. Любуясь вороненой, с синеватым отливом, сталью ствола, мысленно благодарил Бога, что за 18 лет службы ни разу не пришлось воспользоваться оружием. В голове свербилась какая-то мысль… и ускользала. Иван отложил пистолет, попытался сосредоточиться и, клюнул носом. Встряхнувшись и пробормотав; утро вечера мудренее, пошёл в спальню.

Пышнотелая Клавдия, ещё больше раздобревшая с возрастом, спала, раскинувшись по всему дивану. Иван осторожно, стараясь не разбудить, перелез через жену и, втиснувшись между ней и стенкой, мгновенно заснул, едва голова коснулась подушки.

Клавдия, подоив Зорьку, хлопотала на кухне, стараясь не звякать посудой, но Иван уже проснулся. Стенные ходики показывали семь. За окном, сквозь занавески серел рассвет. Иван потряс головой, как бы вытряхивая из неё остатки кошмара, который мучил его всю ночь: из берлоги с утробным рёвом выкатывался медведь и, вздыбившись на задние лапы, шёл на него. Ноги приросли к земле, скованный ужасом Иван пытался закрыться руками. Громыхнул выстрел откуда-то из-за спины, и медведь, оседая, стал заваливаться на бок. Оглянувшись, Иван увидел Мишку Личмана с обрезом в руках; из стволов струился дымок. Ещё запомнились две несуразности: медведь был в ботинках, а берлога была почти доверху заполнена картошкой.

Позавтракав и взяв папироску, вышел во двор. Пальцы привычно мяли мундштук, правая рука замерла с коробком спичек. Мысль, ускользавшая вчера, оформилась. Вспоминая допрос у Личмана, Иван мысленным взором проследил траекторию взгляда старухи и вздрогнул.

На лай собаки вышла мать Михаила. Загнав собаку в будку и закрыв ногами дыру она, молча, ждала, пока участковый не зашёл в дом.

«Михаил дома?».

«На работе», — старуха настороженно смотрела на Ивана.

«Дома кто?».

«Одна я».

Иван подошёл к подполу и открыл крышку. Пахнуло пылью, сыростью и картошкой. Достав фонарик и щёлкнув выключателем, Иван посветил в подпол: «Там Колька?», — старуха кивнула. Он спрыгнул в лаз и, подсвечивая фонариком, пролез в глубину подпола. Рука наткнулась на что-то твёрдое; это был ботинок. Разбросал картошку и в свете фонарика увидел Кольку. Рана в груди была ужасной. Странно, но мыши и крысы не тронули труп. Посветив по сторонам, увидел обрез и, взяв его, вылез из подпола.

Из-за чего вспыхнула ссора, Мишка не помнил. Схватившись за нож, получил удар в лицо и вместе с табуреткой отлетел на середину кухни. Колька встал и, наливаясь яростью, двинулся на него. Мишка метнулся в комнату и почти сразу же выскочил с обрезом в руках. Харкнули картечью стволы, и Колька рухнул навзничь, раскинув руки. На шум прибежала Личманиха и, зажав рот, с ужасом смотрела на бездыханного Кольку и его белый свитер, буреющий от крови.

Мгновенно протрезвев, Мишка уронил обрез и, подойдя к столу и, взяв папиросы, вышел на крыльцо. Закурил только с третьей попытки, так тряслись руки. Глубоко затянувшись и чувствуя, что успокаивается, осмотрелся по сторонам; в домах соседей свет не горел, на улице никого не было. Докурив и постояв ещё с четверть часа, зашёл в дом. Мать и жена так и стояли, словно остолбенев.

«Неси воды», — приказал Мишка жене и, подойдя к Кольке и захватив за ноги, потянул на середину кухни к подполу. Откинув крышку, столкнул тело и, спустившись, протолкнул по картошке в глубину подпола. Через полчаса, забросав труп картошкой, вылез и, подобрав обрез, швырнул в подпол.

Жена отмывала пол.

Жуткая новость мгновенно разнеслась по деревне.

Похоронили Кольку через два дня.

Мишка Личман получил 18 лет строгача. Из тюрьмы он уже не вернулся так и сгинув там.

Через 18 лет, после того как посадили Мишку, его второй сын в пьяной драке зарезал собутыльника и, получив 18 лет, пошёл по стопам отца.

20.02.2012